Так хочется о многом написать. Например, я недавно впервые увидела, что значит "Поседел за день". У нас пациент есть, молодой еще, лет 50 всего, у него очень сильные боли, у нас тут их называют "невозможные" - в смысле невозможно подобрать лечение. И это в Омереке, где наркотические обезболивающие в любом виде, сочетании и почти в любых дозах подбираются индивидуально специальными докторами, которые называются "команда управления болью" (pain management team). Вот уж точно - невозможная боль, когда целая команда специально обученных людей не может с ней справиться. В конце смены начался болевой кризис, он так кричал, что боялись - умрет, все показатели упали, отделение сбежалось, уже готовы были реанимировать. Прихожу на новую смену, оказывается, удалось подобрать нужное сочетание обезболивающих. И мужик живой, даже лучше ему, но СОВСЕМ СЕДОЙ, и волосы, и борода.
Об операции по установке плеврального дренажа (такая трубка, выводящая жидкость из плевральной полости), которую в Омереке делают под местным наркозом (ну как зуб удалить), и как орал тот мужик, которому ставили этот дренаж у нас в отделении, что было ощущение, что мы в военном госпитале в старинные времена, до изобретения наркоза, и кому-то из солдат отрезают ногу.
Про "Раковый корпус" Солженицына.
Или как я иду по тридцать четвертой улице, там есть такой старичок в оранжевом плаще, который продает жареные орехи в меду. А около метро все время сидит негритянка и раскрашивает красками разную старую одежду и вещи. Она берет кисточку, окунает в краску и делает крапинки на одежде, потом берет другой цвет и снова делает крапинки, и у нее получается плащ весь в разноцветную крапинку. Так она исполняет в крапинку целый натюрморт - стул, стол, тумбочку брошенную, какие-то старые штаны и ботинки и даже метлу, выставляет на тротуар, и все это стоит крапчатое такое, а люди проходят мимо и удивляются. Она ничего не продает и денег за свое творчество странное не берет, просто так аккуратно день за днем окунает кисточку в разные краски.
А около университета на перекрестке стоит каждое утро карлик и кричит, когда машины подходят, чтобы оболтусы-студенты осторожнее были, или даже просто сам бросается на дорогу, чтобы машины остановились. Он там не работает, просто так стоит, по собственному желанию. Его все знают, и никто не обращает на него внимания. Говорят, он психически больной, а ведь кто знает, сколько народу он реально спас на этом дурацком опасном перекрестке, где толпа безалаберных студентов и несущиеся машины?
А еще у нас соседка есть, одинокая бабуля. Она живет на первом этаже, мы часто мимо ходим и видим, что она сидит совсем одна и смотрит телевизор, или стоит у окна и машет рукой проходящим мимо людям. Я попыталась к ней зайти и познакомиться, и предложить помощь, и даже телефон оставила, а она не звонит, и я думаю - зайти еще раз или не надо навязываться? А вдруг человек загибается от одиночества, но тоже боится кому-то навязаться?
Или о том, что иногда кажется, что жажда творчества внутри совсем заглохла, что нет больше вдохновения никакого, никуда не хочется рваться, да и чувства ко всему окружающему миру как-то притупились, потеряли яркость, и хочется только спокойно делать, что потребуется - ну там писать письма донорам, заботиться о больных, какие будут, отвечать на десятки медицинских вопросов в день, учиться бесконечно...
Но потом я иду на хор колоколов в нашей церкви через дорогу, и это "кажется" проходит. Пока только на двух репетициях была, но это такая красота, что хочется приходить хоть каждый день. Церковное пение - это волшебно, но церковный колокольный хор - это чудо просто. Ты держишь в руках два колокольчика или колокола побольше, всего две ноты из трех октав, и надо читать ноты, искать там свои и в нужный момент специальным образом ударять в колокол. И мы стоим в храме перед алтарем в полумраке и звоним в колокола. И возвращается и яркость мира, и жажда творчества, и вдохновение, и способность летать ночами.
О том, что 20 сентября было два года, как
Димки не стало.