![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Философский вопрос
Feb. 5th, 2007 01:07 amhttp://www.novayagazeta.ru/data/2007/color15/08.html
Михаил МАСЧАН, заведующий отделением общей гематологии Российской детской клинической больницы:
— Поиск денег через благотворителей для нас ситуация штатная, но каждый раз я чувствую одно и то же — колоссальную ответственность перед людьми, к которым обращаемся за помощью. Я понимаю, что обязан им сказать, что на их средства мы сможем начать борьбу за чью-то жизнь. Но иногда эти шансы очень малы, и, несмотря на их помощь, мы можем не справиться с болезнью. Бывает, что человек рассуждает так: “Позвольте, я же дал 5 тысяч долларов, а ребенка не спасли. Где обещанное выздоровление?” Не все понимают, что факт борьбы в высшем гуманистическом смысле зачастую выше факта победы. Деньги от государства идут колоссальные, но меньше, чем в Европе. Это философский вопрос: какую медицину может и хочет позволить себе наша страна? В год в среднем появляется 3 тысячи детей с онкогематологией. А спасение одного ребенка стоит десятки тысяч долларов. И есть много людей среди чиновников и среди врачей, которые считают, что игра не стоит свеч. Эффективней на эти деньги всю страну привить от гепатита или гриппа. И это выбор страны. Западное же общество решило, что спасение жизни таких тяжелобольных людей — это оправданная гуманная цель, на которую стоит тратить деньги. Отчасти мы имеем такое дорогое лечение еще и потому, что в России не занимаются разработкой таких препаратов.
На Западе в создание одного очень узкого специфического препарата вкладываются десятки тысяч долларов. Там общество считает это осмысленным. У нас эта область была неплохо развита, но в 90-х, когда на Западе случился бум биотехнологий, у нас, наоборот, все обрушилось. Фундаментальные исследования ведь не окупаются ни через год, ни через пять. То, чем мы сейчас пользуемся, это наработки 80-х.
Понимаете, сейчас для меня лично, когда я сталкиваюсь с больным ребенком, самый больной вопрос не денег — деньги либо благотворительные, либо государственные мы так или иначе находим. Самый больной вопрос — выбора ребенка, которому нужно помогать немедленно.
То количество пересадок, которые мы делаем, не закрывает потребность. Невозможно делать пересадки в любом отделении, для этого нужно отделение пересадки костного мозга с соответствующим персоналом и инфраструктурой. В России сегодня есть три клиники, где делают трансплантации, а нужно 15. Эти три делают 100-120 пересадок в год, а нужно 800-1000.
Получается, что шансы имеет один ребенок из десяти. Бывают драматические варианты, когда больной уже попадает к нам и не доживает до трансплантации, мы просто не успели. Не менее драматический вариант, но совершенно незаметный для врачей, когда родители больного ребенка даже не узнают, что болезнь можно было вылечить.
Тот препарат, который помог бы нам увеличить пропускную способность отделения, называется вифенд.
В прошлом году мы получали этот препарат от государства, но мы стали делать настолько сложные трансплантации, при которых расход этого препарата значительно увеличился. Этот препарат защищает больного от микроскопического грибка, с которым мы встречаемся в обычной жизни. Он практически безопасен для здорового человека. А после трансплантации у наших пациентов иммунитет абсолютно подавлен в течение нескольких месяцев. От месяца до года ребенок абсолютно беззащитен. И раньше, когда мы делали трансплантацию, — пациент к нам ложился в абсолютно стерильное отделение и лежал в стеклянном боксе. Лежал три месяца или год. До тех пор, пока иммунитет не начинал работать. А сейчас мы делаем 50 пересадок в год. И если пациент ляжет и займет бокс на год, это значит, что в этом боксе мы сделаем одну пересадку. Мы можем отпустить больного домой в состоянии ремиссии, если он будет постоянно получать этот самый противогрибковый вифенд. Иначе может получиться, что мы вылечим ребенка от лейкоза, а он погибнет от грибковой инфекции, потому что иммунитет не готов с ней бороться.
Государство в этой ситуации нам быстро помочь не может.
Оно реагирует, но не в темпах нашей специфики. Это инерционная система по природе своей. Она так устроена. Когда идут закупки большими объемами, очень трудно управлять оперативно.
Сегодня удается закупать этот препарат только на благотворительные средства. Сейчас его в отделении постоянно получают 10 человек. Нам в день нужна на всех одна упаковка. Это 1000 долларов в сутки. Наша отрасль в медицине — это бездонная черная дыра. Я назвал вам цену одного лекарства. А таких препаратов у нас десятки. И опять приходится выбирать, без чего и дня нельзя прожить и без чего хоть недолго, но можно потерпеть. Вифенда сейчас нет в больнице совсем. Он нужен детям для того, чтобы защититься от смертельно опасной инфекции. Вот именно этими словами — других не найдешь — можно обрисовать истинное положение дел. Тут никакой натяжки нет.
( КАК ПОМОЧЬ )
Михаил МАСЧАН, заведующий отделением общей гематологии Российской детской клинической больницы:
— Поиск денег через благотворителей для нас ситуация штатная, но каждый раз я чувствую одно и то же — колоссальную ответственность перед людьми, к которым обращаемся за помощью. Я понимаю, что обязан им сказать, что на их средства мы сможем начать борьбу за чью-то жизнь. Но иногда эти шансы очень малы, и, несмотря на их помощь, мы можем не справиться с болезнью. Бывает, что человек рассуждает так: “Позвольте, я же дал 5 тысяч долларов, а ребенка не спасли. Где обещанное выздоровление?” Не все понимают, что факт борьбы в высшем гуманистическом смысле зачастую выше факта победы. Деньги от государства идут колоссальные, но меньше, чем в Европе. Это философский вопрос: какую медицину может и хочет позволить себе наша страна? В год в среднем появляется 3 тысячи детей с онкогематологией. А спасение одного ребенка стоит десятки тысяч долларов. И есть много людей среди чиновников и среди врачей, которые считают, что игра не стоит свеч. Эффективней на эти деньги всю страну привить от гепатита или гриппа. И это выбор страны. Западное же общество решило, что спасение жизни таких тяжелобольных людей — это оправданная гуманная цель, на которую стоит тратить деньги. Отчасти мы имеем такое дорогое лечение еще и потому, что в России не занимаются разработкой таких препаратов.
На Западе в создание одного очень узкого специфического препарата вкладываются десятки тысяч долларов. Там общество считает это осмысленным. У нас эта область была неплохо развита, но в 90-х, когда на Западе случился бум биотехнологий, у нас, наоборот, все обрушилось. Фундаментальные исследования ведь не окупаются ни через год, ни через пять. То, чем мы сейчас пользуемся, это наработки 80-х.
Понимаете, сейчас для меня лично, когда я сталкиваюсь с больным ребенком, самый больной вопрос не денег — деньги либо благотворительные, либо государственные мы так или иначе находим. Самый больной вопрос — выбора ребенка, которому нужно помогать немедленно.
То количество пересадок, которые мы делаем, не закрывает потребность. Невозможно делать пересадки в любом отделении, для этого нужно отделение пересадки костного мозга с соответствующим персоналом и инфраструктурой. В России сегодня есть три клиники, где делают трансплантации, а нужно 15. Эти три делают 100-120 пересадок в год, а нужно 800-1000.
Получается, что шансы имеет один ребенок из десяти. Бывают драматические варианты, когда больной уже попадает к нам и не доживает до трансплантации, мы просто не успели. Не менее драматический вариант, но совершенно незаметный для врачей, когда родители больного ребенка даже не узнают, что болезнь можно было вылечить.
Тот препарат, который помог бы нам увеличить пропускную способность отделения, называется вифенд.
В прошлом году мы получали этот препарат от государства, но мы стали делать настолько сложные трансплантации, при которых расход этого препарата значительно увеличился. Этот препарат защищает больного от микроскопического грибка, с которым мы встречаемся в обычной жизни. Он практически безопасен для здорового человека. А после трансплантации у наших пациентов иммунитет абсолютно подавлен в течение нескольких месяцев. От месяца до года ребенок абсолютно беззащитен. И раньше, когда мы делали трансплантацию, — пациент к нам ложился в абсолютно стерильное отделение и лежал в стеклянном боксе. Лежал три месяца или год. До тех пор, пока иммунитет не начинал работать. А сейчас мы делаем 50 пересадок в год. И если пациент ляжет и займет бокс на год, это значит, что в этом боксе мы сделаем одну пересадку. Мы можем отпустить больного домой в состоянии ремиссии, если он будет постоянно получать этот самый противогрибковый вифенд. Иначе может получиться, что мы вылечим ребенка от лейкоза, а он погибнет от грибковой инфекции, потому что иммунитет не готов с ней бороться.
Государство в этой ситуации нам быстро помочь не может.
Оно реагирует, но не в темпах нашей специфики. Это инерционная система по природе своей. Она так устроена. Когда идут закупки большими объемами, очень трудно управлять оперативно.
Сегодня удается закупать этот препарат только на благотворительные средства. Сейчас его в отделении постоянно получают 10 человек. Нам в день нужна на всех одна упаковка. Это 1000 долларов в сутки. Наша отрасль в медицине — это бездонная черная дыра. Я назвал вам цену одного лекарства. А таких препаратов у нас десятки. И опять приходится выбирать, без чего и дня нельзя прожить и без чего хоть недолго, но можно потерпеть. Вифенда сейчас нет в больнице совсем. Он нужен детям для того, чтобы защититься от смертельно опасной инфекции. Вот именно этими словами — других не найдешь — можно обрисовать истинное положение дел. Тут никакой натяжки нет.
( КАК ПОМОЧЬ )
